"Интервью о личном" с Иваном Сурвилло

Я воспринимаю это как часть работы, а работу свою я люблю в самых разных её проявлениях.

Я уже довольно давно не пишу никаких статей в СМИ. Всё, что есть, это книжки и лекции. Но книжки — это большая работа, которая происходит редко. Все мысли, слишком мелкие для книжек, идут либо в Фейсбучек, либо в интервью.

Интервью в каком-то смысле даже удобнее, потому что на тебе меньше ответственности. Типа: «Что я могла сделать, он сам спросил!». Ещё в письменных интервью можно при согласовании сделать более отточенные формулировки. Вообще мне нравятся буковки, мне нравится, когда их становится больше, потому что мы, люди, очень сильно завязаны на общение.

Было очень забавно, когда я разводилась, и сразу несколько СМИ сделали об этом материалы. Афиша написала про нашу разводную вечеринку, Фонтанка взяла у меня большое интервью. Я воспринимала это как некоторое принесение общественной пользы: мне кажется, что у нас с бывшим мужем довольно здоровый подход к разводам, и хорошо бы его вносить в информационное поле. Хорошо бы, чтобы люди, когда сами собираются разводиться, рассматривали разные варианты, как это можно сделать, и учитывали, что это можно сделать доброжелательно.

Мы, люди, завязаны на окружающее информационное поле, нам важно смотреть на примеры того, как другие справляются с похожими проблемами. Если тебе кажется, что с какой-то проблемой ты справился хорошо, то с точки зрения общественного блага правильно об этом рассказывать.

— Это было осознанное решение — перестать писать статьи в СМИ?

— Писать статьи в СМИ — неэффективно.

Есть задачи, которые много дают для твоего развития, денег и для славы, а есть задачи, которые дают меньше.

Они, как правило, не обладают большим и долгосрочным влиянием на мир, в отличие от книжек или лекций.

Ты прикладываешь одинаковое количество усилий, чтобы написать статью или сделать лекцию. При этом лекцию ты можешь несколько раз прочитать в разных городах. Это идёт ей на пользу, потому что ты её постепенно оттачиваешь. Во-вторых, она попадёт на Youtube, и там тоже её, как показывает практика, смотрят обычно больше людей, чем читают статью в СМИ.

Для меня самой загадка, почему так происходит. Я как раз не люблю смотреть видяшечки. Делаю это исключительно, когда занимаюсь хозяйством или бегаю на дорожке. Но многим людям нравится смотреть видео. Не знаю, может быть, они очень много бегают по дорожке.

Для меня это удивительная история, я не ожидала, что стану лектором, у меня дикция не такая хорошая. Я никогда не воспринимала себя как человека с хорошими ораторскими способностями. Когда вышла первая книжка и меня начали звать читать лекции, долгое время думала, что это временно. Просто все хотят посмотреть на девочку, написавшую эту книжку. Но почему-то звать не перестают, а наоборот зовут всё больше и больше.

— Почему?

— Не знаю. Меня это очень забавляет.

Лекция — один из самых человеческих форматов популяризации, больше всего похожий на живое общение с человеком на дружеских посиделках.

Часто пишут во всяких рецензиях, что при чтении моих книжек возникает чувство, что ты сидишь в баре и общаешься с подругой. Наверное, на лекциях то же самое ощущение. Кажется, это история про то, что важна личность автора. Контент тоже важен, конечно, но сопоставим по важности с тем, что его рассказываю именно я. Слушатели начинают воспринимать меня как персонажа, этот персонаж кажется им интересным. Ну, хорошо, мне приятно.

— А ты сама себе кажешься интересной?

— Да.

Я думаю, что я молодец, потому что довольно много полезных вещей сделала, и, надеюсь, буду продолжать делать, по сравнению с тем, чего от меня ожидала среда. Знаешь, бывают люди, от которых среда ожидала, что они будут делать полезные вещи. Они родились в профессорской семье, им рассказывали, что они особенные, что они будут спасать мир. Ужасно тяжело жить с таким грузом.

У меня же всё было наоборот: от меня вообще никто ничего не ожидал. В семье скорее ожидали, что я выйду замуж и рожу много детей. В лучшем случае, буду скучной простой работой зарабатывать себе на жизнь. К счастью, по сравнению с родительскими ожиданиями, моя жизнь получилась интересной.

— Ты говорила, что не очень важные мысли «идут либо в Фейсбучек, либо в интервью». У тебя прямо есть стак мыслей, которые ты хочешь донести и ты их распределяешь по интервью и Фейсбуку?

— Смотри, я даю очень много интервью. В 2017 почти каждую неделю ездила в новый город, в 2018 пореже, но тоже где-то пару раз в месяц. В каждом городе бывает по два-три интервью региональным СМИ. Они никуда не попадали, я на них нигде не ссылалась, потому что они все ужасно одинаковые.

В них постоянно задают одинаковые вопросы «Расскажите, как вы стали заниматься научной журналистикой» и на них постоянно отвечаешь примерно одно и то же, потому что ты как всегда не выспавшийся, и проще пользоваться готовыми формулировками. Эти интервью не представляют отдельной ценности для меня, но при этом имеют смысл, потому что новые люди в аудитории региональных СМИ могут получить для себя новые мысли для обдумывания.

Бывают интервью поинтереснее. Типа как с тобой. В них спрашивают вещи, о которых ты раньше никогда не думала. Потом страшно собой недовольна: понимаешь, что надо было сказать совершенно по-другому и гораздо лучше.

— Чего тебе сейчас не хватает в жизни?

— Мне сейчас в жизни почти всего хватает, кроме самоуверенности.

Я вчера писала письмо психотерапевту, про то, что мне надо бы ещё несколько раз к нему сходить, чтобы поговорить о своём поведении.

У меня к нему два запроса. Первый запрос — решить, что мне делать с курением. Потому что я сначала бросила, потом опять начала, а мне бы надо опять бросить. Я надеюсь уехать учиться в Великобританию, а в Великобритании курить — дико дорого.

Вторая проблема — с самоуверенностью, потому что я сейчас пытаюсь получить грант на обучение в Великобритании. Я прошла уже первичный отбор, меня пригласили на интервью. Если бы на моём месте была любая другая девочка, то я бы убеждала её, что, её возьмут. Дело в том, что организаторов этого гранта интересуют не столько академические достижения, сколько общественные достижения, с которыми у меня неплохо.

По формальным критериям я довольно подходящий кандидат, но

Я уверена, что как только организаторы меня увидят, сразу поймут, что я — не настоящая, что я недостаточно хороша для того, чтобы учиться в настоящей магистратуре в настоящей Великобритании, что у меня ужасный английский.

У меня, кстати, с английским очень забавно. Когда ты сдаёшь IELTS, то можно сначала сдать пробный, а потом идти на настоящий. У меня в настоящем IELTS всегда выше оценки за чтение и аудирование, потому что я более сконцентрирована. Зато всегда ниже на полбалла или балл оценка за разговор, чем на фальшивом IELTS. Потому что на фальшивом мне более или менее все равно, что поставят и я нормально разговариваю. А когда мне важна оценка, то забываю все слова. Боюсь, что так же будет на собеседовании для гранта, поэтому хочу сходить к психотерапевту, пускай он накачивает меня самоуверенностью.

Вопросы часто задают не только по теме лекции, а на все темы связанные с нейробиологией и психологией, плюс на темы связанные со мной. Здесь тоже важно не впадать в панику, когда тебя спрашивают про что-то, про что ты мало можешь сказать по существу. Важно аккуратно вывести разговор на что-то, по поводу чего тебе есть, что сказать. Эта полезная практика, удерживать внимание собеседника или собеседников, берется из автостопа.

Самое нелепое интервью в моей жизни было в Тюмени, когда меня заставили давать интервью о том, зачем нужна квартира-студия с точки зрения нейробиологии. Я что-то им наплела про то, что люди — это биологический вид, который хорошо переносит скученность, про то, что у нас в мозге есть категория убежища… Я просто читала лекцию, которую организовал местный строитель домов, и пришлось отрабатывать.

Вообще с точки зрения нейробиологии, кажется, можно объяснить все, что угодно. Но нужно понимать, что чем дальше мы отходим от мозга, тем на более тонком льду мы оказываемся, тем более все туманно и неопределённо.

Ты знаешь, бывают два типа лекций про мозг. Первые именно про мозг, про биологические штуки которые в нём есть. Например — память и обучение. Те зоны, где лучше всего выкопаны тоннели в нейробиологии и в экспериментальной психологии навстречу друг другу. С одной стороны копает нейробиология, с другой стороны психология. В случае памяти и обучения, они отлично перестукиваются через стенку. Мы знаем, что с точки зрения нейробиологии память — это рост новых синапсов. С точки зрения психологии тоже понимаем, что такое память.

Второй тип лекций — про вещи очень абстрактные: любовь, чувство юмора, политические взгляды, музыка. Их можно исследовать и с точки зрения психологии, и с точки зрения нейробиологии, но они бесконечно далеки друг от друга и между ними очень сложно проводить параллели. А общество просит, чтобы ему объясняли, где что находится в мозге. Ты бесконечно говоришь, что в мозге нет никакой отдельной специальной зоны для чувства юмора, что в коре вообще сложно так вот определить, где какая зона. Что всё отвечает за всё, всё связано со всем и каждая функция распределена по куче отделов мозга, а каждый отдел мозга отвечает за много функций.

Есть исследования, что люди оценивают любую статью как более достоверную, убедительную и надёжную, если в ней есть отсылка к нейробиологии. Например фотография мозга. Даже если она совершенно не по теме. Это интересно.

— На тебя сильно влияет чужое мнение?

— Люди — существа, которые склонны к тому, чтобы на них влияло чужое мнение, потому что люди не умеют выживать без помощи других людей.

Поскольку меня неплохо учили когнитивным наукам, я знаю, что картина, которая возникает у меня в голове, скорее всего не объективна. Картинки, которые возникают в голове у моих читателей, тоже, скорее всего, необъективны. Стараюсь хотя бы на рациональном уровне делать на это поправку.

Например, Даниел Канеман, которому дали Нобелевскую премию за исследование иррационального экономического поведения, говорит, что, когда вы теряете сто долларов, то ваши негативные эмоции гораздо сильнее по модулю, чем были бы ваши позитивные эмоции от того, что вы приобрели сто долларов. Мы склонны гораздо сильнее реагировать на негативные вещи, чем на позитивные.

С этой точки зрения в интернете про меня должно быть гораздо больше плохого, чем хорошего. Потому, что если человеку книжка понравилась, то он идёт дальше заниматься своими делами. А если ему что-то не понравилось, он обязательно поделится своим горем. При этом, когда я себя гуглю, я вижу больше положительных отзывов, чем отрицательных. Это даёт мне надежду, что я хорошо справляюсь со своей работой. Раз уж даже среди тех людей, которым книжка понравилась, всё равно находятся те, кто решил об этом написать.

Из отрицательных отзывов стараюсь выделять рациональное, если есть. В любой книжке есть ошибки и неточности. О них могут люди лично сообщить, это очень мило с их стороны. Ещё ты можешь нагуглить случайно, что кто-то написал о неточности в книжке. Тогда ты проверяешь, заслуживает ли эта неточность внимания. Если да, то ты можешь в следующих изданиях книжки сделать сноску или по-другому переформулировать.

Хорошо, что книжки не высечены в граните: их выпускают маленькими дополнительными тиражами и ты можешь мелкие правки вносить. Большие не можешь, потому что тогда нужно делать второе издание, а маленькие можешь.

Вчера, например, нагуглила пост о том, что, Ася Казанцева пишет во второй книжке, что Амстердам уходит под воду из-за повышения уровня моря, а на самом деле это фигня. Все знают, что Амстердам уходит под воду из-за того, что перераспределяются магматические массы. Я после этого полчаса читала статьи о том, почему тонет Амстердам, и пришла к выводу, что это не стоит того, чтобы вносить правки в книжку, которая не посвящена геологии Амстердама.

Дело в том, что на затопление городов влияет много разных факторов, и научное сообщество не отрицает, что повышение уровня моря на это тоже влияет. Это не ошибка, а просто не полное изложение информации. Если бы я нашла статьи о том, что повышение уровня моря вообще не влияет на затопление, то пришлось бы делать сноску.

— До какой степени допустимо не полное изложение информации?

— К сожалению, каждый автор каждый раз решает это сам в конкретной ситуации.

Какое бы ты решение не принял, всегда будут недовольны обе стороны. Читая один и тот же текст, половина скажет: Он слишком усложнён«, а вторая половина читателей скажет: «Он слишком упрощён». Ну, пишешь для серединки.

Я потихоньку двигаюсь в сторону более сложного. Полагаю, что за те десять лет, что я занимаюсь популяризацией, и за те шесть лет, которые прошли с выхода первой книжки, моя аудитория выросла и поумнела вместе со мной. Сначала они не были привычны к тому, чтобы читать научпоп, потому что научпопа было мало. Сейчас, мне кажется, уже можно пугать их генетическими модификациями крысиного мозга, например. За прошедшие шесть лет они уже должны были смириться.

— Что ты хочешь оставить после себя?

— Вся история с личной известностью и с популяризацией хороша тем, что позволяет зарабатывать деньги. С какого-то момента она позволяет зарабатывать больше денег, чем тебе нужно непосредственно на еду и на аренду.

Как должен быть устроен мир, чтобы никто от голода под забором не умирал?

— А это возможно?

— Да, но проблема с общим состоянием экономики. Понятно, что чем больше в стране денег, тем меньше усилий надо, чтобы человек не умирал под забором. Жалко, что наше государство не собирается богатеть, а наоборот делает все, чтобы не богатеть и ссориться с соседями.

Думаю, что в условиях Скандинавии сложно умереть от голода под забором, потому что у общества есть избыток ресурсов. Там должно быть большое количество развитых служб, в которые человек может прийти и сказать: «Я умираю от голода под забором, сделайте что-нибудь».

Разные страны идут с разной скоростью, и некоторые иногда откатываются назад. Нужно понимать, что мы живём лучше, чем наши прабабушки, из-за колоссальной производительности труда. Технологии делают жизнь людей благополучнее. У нас зелёная революция произошла, потом ещё появились ГМО, произошла вторая зелёная революция и сельское хозяйство стало дико эффективным.

Его дикая эффективность привела к тому, что еда радикально подешевела, по сравнению со всем остальным. Если спросить прабабушку или бабушку о расходах и доходах, то выяснится, что они порядка половины своей зарплаты могли тратить на еду. Сейчас можно тратить на еду заметно меньше.

В Москве вы зарабатываете, например, сто тысяч, а на еду из них тратите пятнадцать, а можно и ещё меньше. Одежды тоже стало больше и она стала дешевле. Увы, пока нет такого, чтобы каждый человек был гарантированно обеспечен койкой в общежитии, но думаю, что это проблема того, что не построена правильная система распределения коек, а не того, что недостаточно пустых комнат, куда можно поставить койки.

Понятно, что в моём случае это легко, потому что у меня есть личная известность. Но, в общем, даже если бы мы её убрали из уравнения — я бы много взбивала землю лапками, нашла бы приют для бездомных, восстановила бы документы, нашла бы какую-то работу, сняла жильё, и скорее всего, выжила бы. А у некоторых оказывается недостаточно витальных ресурсов, чтобы это сделать. Поэтому хорошо бы, чтобы в обществе были страховочные сети. Их старается выплетать «Ночлежка», другие благотворительные фонды, но их ресурсы, к сожалению, небезграничны.

Я прошу прощения, но снова про книжку «Сахарный ребёнок» потому, что она произвела на меня огромное впечатление сегодня ночью. Там женщина и её маленькая дочь сначала попадают в лагерь, работают в этом лагере, а потом попадают в ссылку. Живут в маленьком районе в Киргизии, оттуда не имеют права никуда уходить и должны найти работу. Понятно, что когда ты твёрдо намерен выживать и у тебя маленький ребёнок, то ты умудряешься, даже в таких условиях, найти работу, несмотря на то, что тебя не хотят никуда брать — ты же член семьи врага народа.

Тебя нанимают сначала агрономом. Потом понимают, что не могут тебя держать агрономом — запрещено, ты же член семьи врага народа. Находят тебе менее квалифицированную работу, но все равно стремятся как-то сохранить тебя, потому что ты работаешь хорошо и вменяемо. Важно работать хорошо и быть вменяемым.

Польза от меня в том, что мои книжки и лекции обогащают среду. Дают людям новый контекст, новые способы смотреть на мир и про себя самого что-то понимать.

Это одна из причин, почему я почти никогда не соглашаюсь читать лекции в Москве, разве что за большие гонорары, или если зовут друзья. Я всегда стараюсь читать лекции в других удивительных городах, типа Нижнего Тагила или Норильска, потому что там мало что происходит. Там редко бывает такое, что ты можешь вечером пойти послушать лекцию, а мне кажется, это очень важно, чтобы люди знали, что они могут пойти послушать научно-популярную лекцию.

— Зачем?

— Чтобы они видели, что в их городе не только они интересуются наукой и мозгом. Плюс научно-популярная лекция даёт возможность по-новому подумать о тех вещах, которые тебя окружают. За счёт этого люди могут улучшить свою интеллектуальную деятельность, прийти к новым решениям, которые не пришли бы им в голову, если бы они не думали о материальной природе своего мозга.

Если говорить о непосредственной пользе, то личная известность способствует тому, чтобы заниматься благотворительностью более эффективно. Я вот регулярно читаю лекции для «АдВиты». На каждую приходят, например, сто пятьдесят человек. Они покупают билеты по пятьсот рублей, все деньги идут на лечение онкологических больных, и это хорошо.

Нужно чтобы все были здоровы, чтобы была крыша над головой, чтобы все были накормлены. Увы, социальный прогресс отстаёт от технологического и медицинского. У нас есть классные механизмы лечения и контроля за многими заболеваниями, но часто они упираются в деньги, либо в организационные вопросы.

Лейкоз лечится хорошо, если есть деньги на редкие современные лекарства, которыми государство не снабжает. ВИЧ контролируется замечательно, если есть осмысленная система распространения лекарств, с возможностью корректировать схему лечения и не делать в ней перерывов. Перерывы способствуют появлению новых устойчивых вирусов.

Проблема в разрыве между наукой и обществом. Есть разрыв в том, какие достижения науки уже доступны общественности, а какие нет. Разрыв отчасти определяется государственными и социальными проблемами, но может быть связан и просто с недостатком информации. Я думаю, например, что не все люди осознают, что они могут заморозить яйцеклетки или эмбрионы, если не уверены, хотят ли детей в ближайшие пятнадцать лет. А это было бы полезно, чтобы потом не думать, что вот, я должен был бы заморозить, но не заморозил. Короче, в моей работе, я считаю, есть польза.

— Сокращать разрыв.

— Да.

У нас невероятно много знаний: выходит по два миллиона научных статей каждый год, по двести с хвостиком статей в час. Понятно, все никто не читает, но желательно все же иметь общее представление об основных научных прорывах, чтобы не пропустить то, что важно и интересно.

Тем более, что всё самое интересное находится на стыке областей. Я в третьей книжке много расхваливаю свою магистратуру в Вышке по когнитивным наукам. Она замечательна тем, что в неё берут не только биологов и психологов, но и математиков, программистов, лингвистов.

КОГНИТИВНЫЕ НАУКИ ПОЛЕЗНЫ В ЛЮБОЙ ПРОФЕССИИ.

Ты занимаешься маркетингом — полезно знать закономерности работы мозга человека, чтобы понимать, на какую рекламу мозг обращает внимание, а на какую не обращает. Ты занимаешься разработкой систем перевода — нужно знать, как люди выстраивают предложения, чтобы подставлять в твоей системе перевода правильные слова.

— Насколько ты тщеславна?

— Зависит от определения.

Если мы понимаем под тщеславием стремление становиться более известным, радость, когда ты становишься более известным и огорчение, когда ты становишься менее известным, то у меня это есть.

Но я не воспринимаю это как недостаток. Я даже не воспринимаю тщеславие как свойство характера. Я воспринимаю это как особенность тех условий, в которых я работаю. Если бы я бросила популяризацию и занималась бы наукой, то была бы менее тщеславна. Хотя там тоже важна репутация и известность среди коллег.

Мне кажется, в какой бы области ты ни работал, увеличение количества людей, которые про тебя знают, сильно способствует твоему процветанию и выживанию. Если ты мастер маникюра, то здорово если все журналы напишут про тебя, что ты лучший мастер маникюра. Это позволит тебе сильно повысить гонорары.

— Какие черты в себе ты больше всего не любишь?

— Не знаю. У меня последние несколько месяцев происходят большие изменения в жизни, и я ещё не очень поняла, кто я такая и чего хочу. У меня пока только гипотезы, которые я буду последовательно проверять.

— Какие?

— У меня есть гипотеза, что мне нужно, чтобы у меня были коллеги.

Когда я анализирую, в какие годы жизни была больше всего счастлива, то выясняется, что это всегда было время, когда у меня были коллеги. Моя проблема в том, что я с пятнадцатого года начала заниматься только книжками и лекциями. У меня с этого момента нет офиса, в котором были бы коллеги. И не очень понимаю, как их можно себе добыть в научной журналистике. Мне предлагают в основном быть начальством. А начальством я быть не люблю. Я люблю, когда коллеги старше, умнее и круче меня.

Поэтому я думаю о том, чтобы начать совмещать популяризацию с наукой. С другой стороны, если бы сейчас из моей жизни исчезла вся популяризация и осталась бы только наука — мне тоже было бы некомфортно.

В НАУКЕ Я БЫЛА БЫ САМАЯ МЛАДШАЯ, САМАЯ БЕСТОЛКОВАЯ, А Я УЖЕ ПРИВЫКЛА, ЧТО Я КАКОЙ-ТО ПРОФЕССИОНАЛ, К КОТОРОМУ ПРИСЛУШИВАЮТСЯ.

— «Самая младшая и бестолковая» — это сейчас искренне было?

— Да, конечно.

Я очень много не понимаю, для меня очень многое не очевидно. Я не думаю, что у меня получится вообще сделать что-то осмысленное. Я надеюсь, что у меня получится примкнуть к какой-то лаборатории, но я там буду на стартовой позиции очень долгое время.

— А какие ещё гипотезы?

— Гипотеза, что мне не нужно быть замужем.

— А писала в ЖЖ, что напротив — удобно.

— Я всю сознательную жизнь была замужем, сначала с восемнадцати до двадцати шести с первым мужем, потом со вторым мужем. Мне казалось, что это очень комфортно, а сейчас понимаю, что уже нет.

— Почему?

— Дело в том, что в личной жизни я — сексист.

МНЕ КАЖЕТСЯ, ЧТО МУЖЧИНА ДОЛЖЕН БЫТЬ КРУЧЕ ЖЕНЩИНЫ.

Меня не очень заводит жить с мужчинами, которые менее круты, чем я. Но, если мужчина круче женщины, то поток ресурсов должен идти от менее крутого человека к более крутому. Если ты в паре менее крутой, то будешь брать на себя большую часть хозяйства, большую часть эмоциональной работы, будешь много уделять времени партнёру, следить за тем, чтобы ему было хорошо. У меня на это не хватает ресурса, потому что у меня интересная работа в режиме двадцать четыре на семь.

В личной жизни я вижу пока два варианта. Первый — жить с кем-то, кто не требует от тебя потока ресурсов и внимания, но тогда есть риск, что это не будет казаться тебе ценным. Второй — жить с очень крутым партнёром, но тогда он будет ожидать от тебя больше инвестиций в отношения, а у тебя самой на это нет ресурсов.

Может, надо менять ориентацию. Играть в отношениях гендерно мужскую роль. Мне не важно, чтобы девочка была круче меня. Про мальчика важно, а про девочку не важно. Может быть, это сработает.

РАБОТА ДАЁТ НАМ СМЫСЛ ЖИЗНИ, А ДЛЯ ВСЕГО ОСТАЛЬНОГО ЕСТЬ ПОРНХАБ.

— Ты когда-нибудь по-настоящему любила?

— Понятия не имею.

Опять же, смотря что ты называешь этим словом. Я считаю, что у меня полным-полно было и есть всяких настоящих любовей, но нет того, к чему можно было применить артикль the. The настоящая любовь, которая должна быть на всю жизнь.

Любовь на всю жизнь — вообще странная история. Это же религиозный идеал, что люди вступают в один брак на всю жизнь. Он был очень хорош, пока мы жили в тех условиях, в которой происходило становление религии, и в которых была колоссальная смертность.

Сейчас у нас сейчас колоссально длинная жизнь. У меня уже позади десять лет с хвостиком активной плодотворной работы, которая принесла много достижений, эффектов и закладок на будущее.

Я РАССЧИТЫВАЮ, ЧТО У МЕНЯ БУДЕТ ЕЩЁ МИНИМУМ ДЕСЯТЬ ЛЕТ ЭФФЕКТИВНОЙ РАБОТЫ, А НАДЕЮСЬ,ЧТО БУДЕТ ЕЩЁ ДЕСЯТЬ, А ПОТОМ ЕЩЁ ДЕСЯТЬ, А ПОТОМ ЕЩЁ ДЕСЯТЬ.

Понятия не имею, куда жизнь меня приведёт, поэтому сложно ожидать, что я сохраню такие же пристрастия в личной жизни, такие же пожелания к ней в следующие двадцать-тридцать лет. Это не очень вероятная история. Вовлекаясь в новые отношения, я не планирую, что они будут на всю жизнь.  

МНЕ КАЖЕТСЯ, ЧТО НАСТОЯЩИЕ ЛЮБОВИ — ТЕ, КОТОРЫЕ НЕ ЗАКАНЧИВАЮТСЯ, КОГДА ВЫ ПЕРЕСТАЛИ БЛИЗКО ОБЩАТЬСЯ, ЖИТЬ И СПАТЬ ВМЕСТЕ.

У меня отличные отношения с моим первым мужем, у меня отличные отношения с моим вторым мужем. Это важная категория родственников. Я думаю, что никуда от них не денусь.

Знаешь, думать про отношения с людьми удобно с помощью дилеммы вагонетки. Ты знаешь, что едет вагонетка по рельсам, на них лежит пять человек. Ты можешь перевести стрелку, там будет один человек. Удобно ранжировать людей у себя в голове, складывая их на рельсы в мысленной дилемме вагонетки и понимая, куда ты будешь переводить рычаг. Думаю, что если мы говорим про моих мужей бывших, то на других рельсах должно лежать очень много людей для того, чтобы я перевела стрелку, а, может быть, даже вообще бесконечно много. Я даже не могу себе представить.

— А если мужья на разных путях лежат?

— Я вынуждена буду выбрать ближайшего прошлого.

Мы недавно развелись, к нему была более сильная любовь и продолжает быть. Но я надеюсь никогда не столкнуться с этим. Второй очевидный способ ранжировать людей у себя в голове — смотреть по деньгам. Человек заболевает лейкемией и начинает собирать в Фейсбуке деньги— какую часть своих накоплений ты ему отдашь, чтобы повысить шанс на то, что он останется жив? Любому из мужей я бы отдала 100 % своих накоплений, ближнему кругу друзей — процентов 50-70, дальше по убывающей.

— Что ты делала первый раз в жизни за последний год?

— Маникюр.

Не то чтобы первый раз в жизни, но я начала делать его систематически.

— Зачем?

— Это был важный сдвиг парадигмы, потому что последние пять лет мы с моим мужем собирались заводить детей.

Заводить детей очень страшно, поэтому все мои усилия были сфокусированы на том, чтобы заработать как можно больше денег.

ПОСЛЕДНИЕ НЕСКОЛЬКО ЛЕТ Я ОТКЛАДЫВАЛА ПОРЯДКА 40-50 % ОТ ДОХОДА И ЖИЛА В БОЛЬШОЙ БЕДНОСТИ.

Заработала за месяц, например, 100 тыс., из этих 100 тыс. отдаю 30 на аренду, 30 на жизнь и 40 на вклад. У меня совершенно не было денег ни на что необязательное.

В частности, у меня совершенно не было денег на маникюр, потому что это четыре тысячи в месяц, получается 50 тысяч в год. Когда ты думаешь про эти 50 тысяч в год, ты понимаешь, что, поскольку ты собираешься заводить ребёнка, лучше эти 50 тысяч отложить, потому что это месяц аренды и еды, в случае чего.

Летом меня отпустило и я постепенно утратила интерес к семейной жизни. Вообще все изменения, которые привели через несколько месяцев к разводу и к тому, что сейчас я собираюсь уехать учиться, начались с того, что я психанула и начала постоянно делать маникюр. Это было признание того, что мне можно что-то делать для себя, а не только для светлого будущего семьи. От этого сильно сдвинулась точка зрения и способ смотреть на все.

— А почему тебя отпустило?

— Случайно.

Я ходила на выпускной и хотела выглядеть красоточкой. Поэтому я сначала один раз сделала маникюр, а потом пошла ещё раз, и ещё раз, и ещё.

Знаешь, эти покрытия современные — жутко крепкие. Настолько крепкие, что их невозможно снять в домашних условиях, только когда ты приходишь в салон. Тебе там покрытие снимают, но если ты всё равно уже в салоне, то почему бы тебе заодно не сделать новенький маникюр? Жутко эффективный маркетинговый крючок.

— В чём смысл жизни?

— Чтобы польза от твоего существования была больше, чем вред от твоего существования.

Я, например, курю и произвожу в виде хабариков огромное количество пластика, который потом не разлагается и не гниет. С другой стороны, я собираю деньги на благотворительность, косвенно спасаю жизни людей.

Мы с тобой все время крутимся вокруг арифметики, потому что так работает мозг. Есть такая наука нейроэкономика. Она вся о том, что мозг принимает решения за счет сопоставления противоречивых сигналов. Разные отделы мозга конкурируют друг с другом чисто физически. Они отправляют импульсы с разной интенсивностью, а выше расположенные в иерархии центры принятия решений сопоставляют, кто громче голосит.

Это в мозге наблюдается на разных уровнях. Если мы говорим про цветовосприятие — у нас есть красные колбочки и зелёные. У них спектры чувствительности сильно перекрываются. Когда ты видишь желто-зелёный цвет, то у тебя на эту длину волны одновременно активируются красные колбочки и зеленые колбочки. Они одновременно говорят мозгу, что активны, значит, наверное, цвет красный и значит, наверное, цвет зеленый.

Решение возможно принять только потому, что выше в мозге есть клетки, которые сопоставляют физическую интенсивность сигналов, буквально вычитая один из другого. Если красные колбочки голосят громче, чем зеленые, значит цвет красный, если зеленые голосят громче, чем красные, то цвет ближе к зеленому.

Эта система сложная, требует большой нейронной сети, при этом настолько надежная, что переходя дорогу на красный свет или на зеленый, мы не испытываем с этим никаких проблем. То же самое работает в мозге на уровне более серьезных решений.

Например, тебе предъявляют какой-то стимул, у которого есть и плюсы, и минусы. В нём закодировано, сколько денег ты можешь из-за него приобрести и сколько потерять. Эти параметры обрабатываются в мозге независимо. Активность прилежащего ядра тем больше, чем больше плюсов ты можешь получить от этого, при этом оно вообще не смотрит на минусы. Активность амигдалы тем выше, чем больше минусов ты получишь, при этом она вообще не смотрит на плюсы. Потом кора всё взвешивает и принимает финальное решение, в зависимости от того, кто громче голосит.

Когда ты за этим наблюдаешь на томограмме, то можешь ещё до того, как кора начала взвешивать, угадать будущее решение человека по тому, какой из отделов мозга оказался активнее.
Это очень важная история про людей — мозг не однороден. Мозг — конкуренция разных нейронных ансамблей.

В ЖИЗНИ МНОГОЕ ЗАВИСИТ ОТ ТОГО, КАКИЕ ИЗ НЕЙРОННЫХ АНСАМБЛЕЙ МЫ ЦЕЛЕНАПРАВЛЕННО УСИЛИВАЕМ, КАКИЕ ЦЕЛЕНАПРАВЛЕННО ОСЛАБЛЯЕМ.

Это можно делать с помощью самодисциплины, и это будет отражаться на многих наших решениях.     

Пока я жила в условиях жесткой экономии, у меня была выкручена на максимум амигдала. Каждый раз, когда я видела в магазине красивые носочки, то прилежащее ядро тихонечко говорило «О, симпатичные носочки», а амигдала истошно вопила: «Мы сейчас купим эти носочки, а потом беременные останемся на улице под забором, поэтому мы не будем покупать носочки, мы лучше положим деньги на вклад».

От меня не требовалось вообще никаких усилий для того, чтобы экономить, потому что у меня просто не возникало желаний. У меня были выкручены на максимум настройки амигдалы. Мне не хотелось ничего для себя делать, потому что будущее умирание под забором с ребенком выглядело для меня более весомым.

Потом я решила, что так не надо. Надо думать о себе тоже. Но как только я начала о себе думать, мне сразу перестала казаться интересной картина заведения ребенка, поэтому мы от неё отказались.

В каждый конкретный момент ты можешь влиять до какой-то степени на принимаемые тобой решения. Здесь существенно то, что все решения, которые ты принимал до этого, повышают вероятность того, что ты будешь дальше принимать точно такие же решения.

Кто управляет настоящим, тот управляет прошлым, кто управляет прошлым, тот управляет будущим. Управляя настоящим, мы накапливаем в прошлом эту историю решений, принятых тем или иным определенным образом, и она предсказывает то, какие решения мы, скорее всего, будем принимать в будущем. С этих рельсов можно сойти, но сложно. Если с них долго не сходить, они будут очень надежны.

— Тебе никогда не казалось, что ты делаешь что-то настолько маленькое и незначительное, что это бессмысленно?

— Нет.

Более того, мне так ни про кого так кажется.

Любой человек, если от него происходит больше пользы в окружающем мире, чем вреда, делает очень важное дело и играет большую роль для человечества.

ЛЮДИ, КОТОРЫЕ КЛАДУТ НОВЫЙ АСФАЛЬТ ИЛИ САЖАЮТ ДЕРЕВЬЯ, ДЕЛАЮТ СОВЕРШЕННО ТОЧНО НЕ МЕНЬШЕ, ЧЕМ Я. НО И НЕ ПРИНЦИПИАЛЬНО БОЛЬШЕ, ЧЕМ Я.

Я тоже повышаю количество порядка в окружающей среде, раскладывая хаотические и сложные концепции по полочкам, чтобы они были понятны. Кроме того, мне кажется, моя работа повышает вероятность того, что люди заинтересуются биологией, пойдут её учить, и наведут больше порядка в своей голове. А наводя порядок в голове, они смогут наводить порядок в реальности.

Мне кажется, я нашла область, в которой довольно неплохо проявляются мои склонности. Я в ней достаточно эффективна и эта область нужна. Если мы хотим жить в обществе с интересной информационной средой, то должны быть поэты, писатели, тележурналисты и научные популяризаторы. Это важно для того, чтобы мир воспринимался как богатый.

— Когда тебе последний раз было по-настоящему страшно?

— Если именно по-настоящему, то с детства ни разу не было. Вот когда мой отец порывался убивать мою маму, то да, было страшно.

А с тех пор все остальные страхи маленькие: страшно ходить экзамены сдавать, страшно ходить на собеседования для грантов, потому что прогонят и не дадут.

У меня же совсем не страшная работа, чего бы я могла бояться? В основном она завязана на на конкретные стимулы, которые приходят. Тебе звонят клиенты, заказывают лекцию новую. Ты сначала соглашаешься на лекцию потому, что тебе нужна работа. Ты примерно представляешь, какие могут быть исследования, что примерно можно будет рассказать, но ты ещё не знаешь всех деталей, у тебя нет общей картины лекции. Дальше садишься её делать, читаешь обзоры, видишь детали.

Дальше возможны варианты: либо тебя пропёрло и ты видишь целую историю, которую интересно рассказывать, у которой интересная композиция и которая даёт слушателям новые инсайты. Тогда у тебя получается крутая лекция и ты рассказываешь её потом ещё много раз, плюс её посмотрят на Ютубе двести тысяч человек.

Либо у тебя получается просто ремесленный продукт, в котором ты собрал исследования, но нет прорывов, инсайтов и вау-эффекта. Люди, в принципе, всё равно получают удовольствие, потому что всем интересно, как мир устроен, из чего лимонад сделан, как нейробиологи червячками управляют, всё интересно. Правда, такая лекция надолго не задерживается в репертуаре: ты сделал работу, тебе за неё заплатили, ты о ней забыл.

Со статьями такая же история. Я не уверена, были ли у меня вообще статьи, в которых получался инсайт. С книжками другое, книжки в голове зреют долго. Ты носишься с ними несколько месяцев или лет, как дурень с писаной торбой. С мыслью о том, что ты всё понял о жизни и тебе надо попытаться объяснить окружающим, чтобы они тоже всё поняли о жизни, чтобы тоже переняли твой способ смотреть на мир, потому что он классный.

У меня третья книжка называется «Мозг материален». В ней три основных мысли. Первая, что мозг материален: для наших мыслей, эмоций, решений существуют конкретные нейронные контуры, у всей психической деятельности есть биологический базис. Про это же, в принципе, была и первая книжка, но в ней это преподносилось, скорее, как удар судьбы: ответственность за наши склонности лежит не на нас, это всё темное наследие эволюции.

Третья книжка написана, наоборот, чтобы вернуть ответственность. От мысли, что мозг материален, мы переходим к мысли, что мозг пластичен.

МЫ САМИ ПОСТОЯННО ВЫПЛЕТАЕМ НЕЙРОННЫЕ СЕТИ.

Наши выборы определяют то, какими будут наши следующие выборы.

Третья мысль книжки — мозг не однороден. Мы способны сделать хорошую нейронную сеть, которая будет толкать нас на путь истины, но все равно всегда будет другая нейронная сеть, которая будет сгонять нас с пути истины. Мне кажется, если это осознавать, то можно более эффективно управлять собой. Управлять собой — единственный способ управлять жизнью, потому что мозг — наш главный рабочий инструмент.

— О чём ты мечтаешь?

— Локально я хочу сделать себе нормальную жизнь.

Под нормальной жизнью я понимаю ситуацию, когда у меня есть работа, которая приносит мне повседневное удовольствие. Офис с коллегами, куда можно ходить, и с этими коллегами ты дружишь и ходишь потом в бар с ними выпить после работы. При этом у вас есть чувство, что вы на этой работе делаете что-то полезное, осмысленное и развиваетесь.

МНЕ ХОТЕЛОСЬ БЫ РАЗБОГАТЕТЬ НАСТОЛЬКО, ЧТОБЫ КУПИТЬ СЕБЕ ЖИЛЬЁ. Я С ОДИННАДЦАТИ ЛЕТ ПО СЪЁМНЫМ КВАРТИРАМ — ЭТО НЕМНОЖКО УТОМИТЕЛЬНО.

Ты не можешь вить себе гнездо, покупать тарелочки, скатерти, занавесочки, полочки. Все равно покупаешь, понятное дело, но в меньших масштабах, чем хотелось бы.

После — начать думать про общественное благо. Например, начать зарабатывать лекциями ещё больше денег и заниматься осмысленной благотворительностью: заработать на ещё одну квартиру, которая в старости будет обеспечивать меня пенсией. Пока старость ещё не наступила, квартира могла бы работать как шелтер для тех, кого дома бьют и кому некуда пойти. Это довольно гипотетические планы, пока что от меня не очень много пользы, но какая есть, такая есть.

— Если бы ты могла прямо сейчас получить от судьбы карт-бланш на то, чтобы освоить абсолютно новую область, что бы это было и почему?

— Опиши условия задачи подробнее.

Если, например, я теряю всё достигнутое и попадаю снова в начало нулевых, в старшие классы, то тогда я бы вообще забила на всю научную журналистику, пошла бы в медицинский, как сначала и собиралась. Но я тогда решила, что у меня для этого слишком тонкая душевная организация — меня мутит, когда у людей мозги из головы торчат.

Если бы я пошла в медицину, то у меня был бы на всю жизнь дешёвый и понятный смысл жизни.

ЛЮБОЙ ВРАЧ, КОТОРЫЙ СПАСАЕТ ЛЮДЕЙ, ДЕЛАЕТ ГОРАЗДО БОЛЬШЕ, ЧЕМ ЛЮБОЙ НАУЧНЫЙ ЖУРНАЛИСТ, ЧЕМ ЛЮБОЙ УЧЁНЫЙ.

За исключением тех учёных, которые изобрели новые лекарства, которые спасли миллионы жизней, но это не гарантированная история.

Врач имеет гарантированный смысл жизни. Учитывая, что все проблемы связаны со смыслом жизни — надо было сначала сделать себе смысл жизни, а потом уже думать о всяких глупостях. Но сейчас бы я уже не пошла в медицину, потому что достигла того уровня, где я могу приносить больше пользы обществу как научный журналист, чем если бы я шесть лет пыталась бы становиться врачом.

Про это есть очень классная книжка Уильяма Макаскилла «Doing good better», в русском переводе «Ум во благо». Макаскилл пишет о том, что становиться врачом — самое очевидное, но не самое эффективное решение. Если вы стали хорошо зарабатывающим менеджером, то можете оплачивать трёх врачей в Африке, и приносить пользу как три врача, а не как один, ни в чем себе особо не отказывая.

Мне сейчас, на моём уровне карьеры, уже бессмысленно отказываться от неё, потому чем больше славы, тем больше славы. Уже слишком много вложений сделано, чтобы другая траектория могла оказаться более выгодной.

Если по условиям задачи надо сейчас выбрать что-то вообще другое, то я нашла бы чадолюбивого мужа с домиком в деревне, и стала бы усыновлять детей.

УСЫНОВЛЯТЬ ДЕТЕЙ ОЧЕНЬ ВАЖНО, ПОТОМУ ЧТО ДЛЯ УСЫНОВЛЕННЫХ ДЕТЕЙ ТЫ СОВЕРШЕННО ТОЧНО ДОСТАТОЧНО ХОРОШАЯ МАТЬ, ПО СРАВНЕНИЮ С ДЕТДОМОМ.

От тебя совершенно точно много пользы. По сути, ты спасаешь жизни: дети, попав к тебе в семью, получают образование, могут потом найти осмысленную работу и быть счастливыми. Это ещё один однозначный, безусловный и потенциально достижимый смысл жизни.

— Но ты думала именно родить, а не усыновлять?

— Мужу казалось, что ему интересны дети.

Когда мы разводились, мы ходили на семейную терапию, чтобы разводиться более мирно. Там даже он засомневался, нужны ли ему были дети. Но я к этому моменту уже всё равно решила, что нужно уезжать учиться. В общем, посмотрим, может быть, мы потом обратно поженимся, когда я вернусь. Не знаю.

Ему казалось интересным заниматься генетическим скрещиванием, и ещё выращиванием ребёнка с нуля. Рождённый ребёнок, разумеется, более лёгкий материал для работы, чем усыновлённый.

Он маленький, ты его всему учишь, у него наследственность, он похож на тебя по темпераменту и по характеру, по склонностям… В каком-то смысле правильно начинать со своих детей, даже если ты потом думаешь про усыновление. Потренироваться на кошках. В более лёгкой обстановке. Мысль про детей я пока отменила, но когда разгребусь с остальными приоритетными направлениями, может быть, ещё об этом подумаю.

— Ты часто ошибаешься в своих словах, выводах, поступках?

— Помнишь, я говорила, что мозг неоднороден? Это означает, что разные его части склоняются к разным решениям. В финале мы вынуждены выбирать какое-то одно, но всегда были аргументы и за другие решения тоже.

Я НЕ ИМЕЮ НИКАКОЙ ВОЗМОЖНОСТИ ОЦЕНИТЬ, НАСКОЛЬКО ЧАСТО ОШИБАЮСЬ, ПОТОМУ ЧТО Я НЕ ЗНАЮ, КАК БЫЛО БЫ В АЛЬТЕРНАТИВНОМ ВАРИАНТЕ.

В работе обычно, удаётся избежать серьёзных ошибок, потому что ты сверяешься с источниками. Другой вопрос, что потом могут выйти исследования, которые говорят: «Нет, скорее всего, это не так. Мы ставим это под сомнение». Может быть, они уже были в тот момент, но ты их не нашёл. Или, когда пересказывал, не очень понятно сформулировал. Ты понимал, что ты хочешь сказать, а читатели потом поняли не так. Такого рода мелкие ошибки в работе бывают.

ПОПУЛЯРИЗАЦИЯ В ПРИНЦИПЕ ЗАВЕДОМО МЕНЕЕ ТОЧНА, ЧЕМ НАУКА. ЭТО ЕЁ БАЗОВОЕ СВОЙСТВО.

Просто основная задача популяризации науки не в точности, а в том, чтобы сказать: «Эй, смотрите, чуваки, тут интересно».

В жизни и в научной журналистике всё всегда можно трактовать как ошибку обусловленную обстоятельствами. В науке ошибки бывают более настоящие. Я когда делала магистерскую работу, неправильно посчитала одну штуку, из-за этого результат получился более достоверным, чем на самом деле был. Хорошая новость в том, что потом мы увеличили выборку и достоверность вернулась обратно, уже по-честному.

К счастью наука — довольно коллективная вещь: в ней всегда есть люди, которые разбираются в статистике лучше, чем ты и они могут найти твои ошибки. Ошибку не заметили, когда я защищала диплом, но когда сели работать над статьёй, то мой коллега Иван Поздняков всё перепроверил более внимательно, ошибку нашёл, и всё стало хорошо. В этом смысле важно, что люди объединяются в коллективы, в которых у разных людей, разная сфера компетентности и экспертизы. Вместе они гораздо больше могут, чем по отдельности.

— За что тебе больше всего стыдно в жизни?

— За недостаток осознанности.

Например, история с моим разводом. Там же проблема была не только в том, что муж мой хотел детей, а я не хотела.

Я ДВА ГОДА СЕБЕ НЕ МОГЛА ПРИЗНАТЬСЯ, ЧТО НЕ ХОЧУ ДЕТЕЙ, А ПОТОМ ЕЩЁ ДВА ГОДА ДО МУЖА НЕ МОГЛА ДОНЕСТИ ЭТУ МЫСЛЬ ОТЧЁТЛИВО.

Если бы я её сразу поняла, сформулировала, и мы поговорили бы о том, что нам с этим делать, то может быть мы не расстались бы вообще. Либо расстались наоборот года на четыре раньше, он давно бы уже нашел себе какую-нибудь девочку, чтобы с ней их завести, и был бы счастлив.

У нас был очень хороший развод, насколько это возможно, но всё равно всегда можно сделать лучше. Всё равно я рыдала несколько раз по этому поводу, и не очень приятные вещи мы друг другу говорили.

Если бы я была способна лучше понимать свои желания, лучше раскладывать по полочкам этот конфликт интересов и мотиваций, лучше его проговаривать, лучше его доносить до собеседника, то я была бы более экологична в жизни. Плохо, когда ты движешься на поводке у своих эмоций, не подумав головой. Но плохо и полностью опираться только на рациональные установки, совсем не учитывая эмоции.

В рабочих отношениях такое тоже бывает, хотя пореже.

В ОБЩЕМ, НАДО УВЕЛИЧИВАТЬ ОСОЗНАННОСТЬ.

Я за последний год стала хорошо относиться к психотерапии. В частности — к когнитивно-поведенческой терапии. Она считается самой научной из всех направлений. Рассчитана на решение конкретной маленькой проблемы.

Даже обидно: ты хочешь поговорить о том, какое у тебя было тяжёлое детство, а когнитивно-поведенческого терапевта совершенно не интересует, какое у тебя было тяжёлое детство. Его интересует, что ты сейчас делаешь правильно или неправильно.

Задача терапии — находить у тебя в голове когнитивные искажения, высвечивать тебе их и помогать противодействующим частям мозга договориться друг с другом. Вытанцевать более или менее оптимальное решение проблемы.

Мне кажется, когнитивно-поведенческая терапия — очень полезная штука. Это похоже на разговор с толковым другом, но это лучше такого разговора. Во-первых, ты за это платишь, поэтому говоришь только о своей проблеме. Во-вторых, ты разговариваешь со специально обученным человеком, он полностью сконцентрирован на том, чтобы находить логические противоречия в том, что ты говоришь.

ДУМАЮ, ЧТО ЛЮБОЙ ЧЕЛОВЕК НАЙДЁТ, О ЧЁМ ПОГОВОРИТЬ С ПСИХОТЕРАПЕВТОМ. ЭТО ПОМОЖЕТ БЫТЬ ЕМУ БОЛЕЕ ОСОЗНАННЫМ И ЭФФЕКТИВНЫМ.

— Какой главный кайф, в том чтобы быть Асей Казанцевой?

— Опять же, мне трудно сказать, потому что последние полгода происходит очень большое изменение парадигмы.

Думаю, что интеллектуальный кайф, когда ты сидишь и пишешь главу книжки. Ты примерно понимаешь общий план, но ещё не до конца понимаешь, как и куда текст пойдёт. Ты думаешь: «Что-то я слышал про разницу между Западом и Востоком, надо посмотреть исследования».

Ты садишься гуглить, и находишь офигительное исследование, или целый обзор разных исследований, о разнице между западной и восточной культурой. Это проявляется в базовых вещах, связанных со зрительным восприятием, с логикой и категоризацией.

Например, есть рельсы, автобус и поезд. Тебе нужно решить, какой предмет лишний. Что ты думаешь?

— Поезд и рельсы вместе.

— Так отвечают жители Востока: Китая или Японии. Причём даже в детстве. Для жителей Запада характерно аналитическое мышление: поезд и автобус вместе, потому что они транспорт, а рельсы отдельно, потому что они не транспорт. Таких отличий много, ты про них читаешь и думаешь: «Кайф». Понимаешь, что эту кайфовую штуку можно объяснить другим людям, чтобы они тоже подумали: «О, кайф».

— Что для тебя любовь к Родине?

— Чувство надёжности.

ОНА — МОЯ, А Я — ЕЁ.

У меня в России выше чувство безопасности, чем за её пределами. Выше понимание того, что я здесь делаю. Выше ощущение того, что я приношу пользу, что эта страна со своей стороны приносит пользу мне, путём предоставления бюджетного образования, которое я потом использую для своей работы.

Я очень много езжу: пятьдесят или шестьдесят городов на карте, в которых выступала.

 

Из-за этого сильно расширилось понимание России в последние годы. Раньше я все города измеряла по оси Москва-Питер. Потом поняла, что далеко не все города хотят походить на Москву или Питер.

Есть простой способ понять, в хороший город тебя занесла судьба или в плохой. Ты подходишь к пяти случайным людям на улице и спрашиваешь: «Почему вы не уехали в Москву?». В большинстве городов большинство людей, начинает ковырять носком ботинка землю и говорить: «Ну, работа, семья, то-сё».

А в Иркутске, или, например, Калининграде люди вскидывают бровь и говорят: «А зачем?». Хотелось бы, чтобы в России было больше таких городов, которые имеют свой смысл, которые не обслуживают Москву.

Я ДАВНО ПЕРЕСТАЛА ЧУВСТВОВАТЬ СЕБЯ ПЕТЕРБУРЖЦЕМ, НО И НЕ ЧУВСТВУЮ СЕБЯ МОСКВИЧОМ. Я ОЩУЩАЮ СЕБЯ ЖИТЕЛЕМ РОССИИ.

 

Хотя опять же сложно, потому что кроме России еще есть бывший Советский Союз, большое русскоязычное пространство, очень разнообразное.

В Казахстане интеллигенция русскоговорящая склонна воспринимать Москву как свет запада. Ты им интересна не только как популяризатор, а как человек, приехавший из Москвы, и привёзший оттуда, прости Господи, западные ценности. В Украине наоборот, ты испытываешь чувство национальной вины и тебя там терпят только за то что у тебя последовательная проукраинская позиция. Но вообще-то ты принадлежишь к их врагам.

— Какие у тебя требования к самой себе?

— Не просирать дедлайны. Это самое важное требование.

ЕСЛИ Я ЧТО-ТО ПООБЕЩАЛА, ТО ЭТО НАДО СДЕЛАТЬ. ЕСЛИ Я ЭТО НЕ СДЕЛАЛА — ЭТО ОЧЕНЬ ПЛОХО.

 

У меня однажды отменились три лекции: были ноябрьские праздники шестнадцатого года, я должна была сначала читать одну лекцию в Москве, потом ехать в Самару и Тольятти. За день до первой лекции у меня случился аппендицит, я попала больницу. После операции взвешивала, стоит ли мне сейчас с дырой в животе бежать из больницы в Тольятти. Решила что, наверное, обойдётся Тольятти. В своё оправдание могу сказать, что не прошло и месяца, как я полетела в Тольятти и прочитала там лекцию. 

 

— Как бы ты хотела умереть?

— Я бы хотела бы умереть так, чтобы от этого была польза. Причём, польза сопоставимая с пользой от всей той последующей жизни, которая из-за этого перестала существовать.

Допустим, я разбиваюсь в автокатастрофе и моё сердце кому-то пересаживают.

У МЕНЯ ЕСТЬ В ПАСПОРТЕ ВЛОЖЕННАЯ БУМАЖКА, ПРО ТО, ЧТО Я НЕ ПРОТИВ, ЧТОБЫ МОЁ СЕРДЦЕ ПЕРЕСАДИЛИ.

 

Второй вариант — сделать большое количество осмысленной работы самой, принести много пользы и умереть после того, как я перестану её приносить.

— А польза — самое важное в жизни?

— Да.

— Польза себе или польза обществу?

— Польза себе — инструмент пользы обществу. Польза обществу важна, потому что, нужно же как-то отвечать на вопрос «Зачем я живу».

Я ДУМАЮ, ОЧЕНЬ ТРЕВОЖНО И ГРУСТНО БЫТЬ ЧЕЛОВЕКОМ, КОТОРЫЙ НЕ ДЕЛАЕТ НИЧЕГО ОБЩЕСТВЕННО ПОЛЕЗНОГО.

Представь, ты умираешь, попадаешь в рай для атеистов, тебя там встречает Стивен Хокинг, подходит к тебе вприпрыжку, и говорит: «Девочка, а что ты сделала в жизни?». И что ты ему скажешь? Вкусный лимонад наливал в стакан и пил его с наслаждением? (пьёт лимонад — И. S.)

Кстати, зря ты не пил лимонад. Он вкусный и у меня его ещё много. Плюс из него можно есть груши (достаёт из лимонада грушу и ест — И. S.).