Популяризатор науки Ася Казанцева о том, как создаются научпоп-книги

— Ася, расскажите как все прошло в Шымкенте?

В Шымкенте все прошло хорошо. Был большой зал, мест на триста. Он не заполнился полностью, но людей все равно пришло больше, чем ожидали организаторы. Они думали, что будет лекция на час, а потом мы пойдем обедать. Ничего подобного, конечно, не получилось: вопросов было очень много.

"Насколько я понимаю, в Казахстане пока не очень много научно-популярных лекций, и поэтому у людей довольно большой голод на мероприятия такого рода: они рады, когда приезжает человек, связанный с современной наукой, и есть возможность обсудить с ним животрепещущие вопросы."

Сама лекция у меня была посвящена тому, как мозг воспринимает окружающую реальность и какие ошибки при этом возникают, но вопросы задавали буквально обо всем, что связано с нейробиологией. В частности, очень много спрашивали про различия в мозге мужчин и женщин. Видимо, это связано с тем, что в обществе одновременно присутствуют старинные традиционалистские представления о предначертанности гендерных ролей и современные тренды о равенстве. Именно из-за того, что две точки зрения сосуществуют, каждая из них остро себя осознает и позиционирует.

— Знали ли вы что-нибудь о местной научно-популярной журналистике до приезда?

На самом деле, нет. К сожалению, в последние три года я мало интересовалась тем, что происходит с популяризацией: два года плотно училась, а потом по уши была поглощена работой над книжкой. Так что меня интересовали исключительно последние научные открытия, а они, понятно, происходят в основном не в России и не в Казахстане, а в западных странах.

Из общих соображений понятно, что особенности есть в любой двуязычной стране. Популяризация науки в Казахстане неизбежно испытывает сильное культурное влияние России, где научпоп начал развиваться раньше. У нас в 2002 началось возрождение научпопа, а после 2010 года оно стало сильным, ярким и отчетливым. И это проблема, потому что получается, что у русскоговорящих жителей Казахстана меньше стимулов писать собственные книжки и делать собственные лекции — они и так получают большой поток готового контента от нас. Но в результате получается, что люди, которым комфортнее читать и слушать на казахском, оказываются ограничены в доступе к научной информации. В этом смысле очень важно, что журнал OYLA выходит на казахском языке. Но здесь есть проблема с адаптацией и переводом. Даже с английского языка на русский сложно переводить околонаучные тексты, потому что есть проблемы с терминологией. Последние научные открытия еще не вошли в учебники, поэтому для многих понятий нет общепринятого перевода. Такая проблема есть даже у тех, кто пишет на русском, а для казахского языка она стоит еще острее.

— Помимо этого, в стране не так много авторов, которые пишут о науке простым языком. Скажите, может ли обычный журналист перейти научпоп?

Я не знаю успешных научных журналистов или популяризаторов науки, которые пришли бы с журфака. Такие попытки есть, но эти люди оказываются резко ограниченными в выборе формата работы. Журналист может брать интервью у экспертов. Он может организовывать научно-популярные события. Но когда он пытается генерировать собственный контент, то очень много времени уходит на то, чтобы просто разобраться в каких-то базовых и фундаментальных вещах. К примеру, как ДНК определяет структуру белка. Такие вещи у людей с биологическим образованием отскакивают от зубов, поэтому им не нужно тратить время на их изучение — они могут сфокусироваться непосредственно на научной новизне, которую нужно донести до читателя.

"Поэтому журналист может стать популяризатором науки, но только после того, как поймет все базовые вещи, связанные с ней."

Это займет у журналиста те несколько лет, которые у выпускника биофака есть с самого начала. Дело в том, что научиться писать можно гораздо быстрее, чем изучить биологию. Поэтому все редакторы научно-популярных журналов предпочитают работать с теми, у кого естественно-научное образование. И это необязательно биологи, хотя в России «костяк» научпопа составляют именно они: Александр Марков, Александр Панчин, Ира Якутенко, Света Ястребова. Я тоже оканчивала биофак. Но если это и не биология, то все равно какие-то факультеты, связанные с наукой. Человек должен понимать общие принципы научного метода, знать, как ученые добывают информацию, как они ее публикуют, понимать, почему рецензируемый журнал принципиально отличается от обычных СМИ.

В целом человек может заниматься научной журналистикой, если он, во-первых, понимает ту область, о которой пытается нам рассказывать, а во-вторых, достаточно хорошо знает английский. Это обязательное условие, потому что английский — международный язык науки. Все толковые исследования, независимо от того, были они проведены в Казахстане, России, Германии или Франции — публикуются на английском, чтобы коллеги со всего мира могли ознакомиться с результатами. Третий важный профессиональный навык — это умение поставить себя на место читателя, понять, что ему понятно и интересно. Это появляется интуитивно, в ходе практики. Вот мы, второе поколение популяризаторов, то есть те, кому было по 20 лет, когда научпоп начал расцветать в России, очень часто приходили в профессию через блоги. Сначала просто рассказывали у себя в ЖЖ про биологические истории, которые нас занимали, и постепенно обнаруживали, что это интересно не только нам. Обычно, именно через ЖЖ нас находили первые работодатели.

Стандартная карьерная траектория для нас — это несколько лет работы в СМИ, где вы создаете свой контент и редактируете чужой, потом первая книжка, а после нее (или параллельно с ней) уже лекции и прочая личная известность. Альтернативный вариант — оставаться в науке, проводить исследования, а в научную журналистику приходить уже сразу через книжки и лекции. У обоих путей свои преимущества. Контент получается немного разный, потому что наука учит быть максимально точным, а журналистика — быть максимально понятным.

— Касательно ваших двух книг, которые уже вышли. Была ли научная критика в ваш адрес?

Смотрите, в первой книжке была нехорошая история, связанная с тем, что я написала о синхронизации менструальных циклов у женщин, которые живут вместе. Я описала это, опираясь на те научные статьи, которые выходили в 70-80-е. После того как книжка была опубликована, выяснилось, что есть новые статьи, в которых проверяли этот феномен и решили, что это ошибка. Соответственно, в новых переизданиях книжки я сделала сноску об этом. Это была моя ошибка как популяризатора науки, потому что да, действительно, вы должны более тщательно проверять, когда пишете о каком-то старом исследовании. На этой почве ряд коллег начал меня осуждать довольно бурно, длительно и страстно. Но забавно то, что осуждают люди, которые сами никогда не пробовали писать книжек. Те, кто выпустил свои книжки, понимают, что это очень большая работа и от неточностей никто не застрахован. Вы перерабатываете гигантские объемы информации за ограниченный промежуток времени и у вас не всегда хватает внимания на то, чтобы все перепроверить с одинаковой степенью тщательности. Всегда нужно помнить, что в научно-популярных книжках могут быть неточности, могут быть ошибки, устаревшие данные, как в моем случае. Люди это исправляют по мере возможности в последующих допечатках.

"Каждый человек, который читает научно-популярные книжки, должен помнить, что это не истина в последней инстанции, а это попытка конкретного человека, автора книжки, поработать с данными и в ней может быть что-то неверное."

Если честно, я не вижу в этом огромной катастрофы, потому что мне кажется, что научно-популярные книжки нужны не для того, чтобы кого-то чему-то научить. Это заведомо не учебник. Они нужны для того, чтобы расширить культурный контекст читателя, рассказать, что бывает некоторые интересные области науки, на которые до этого он, может быть, не обращал внимания или не задумывался о том, что они существуют. В идеальной ситуации человек заинтересуется этим настолько, что потом сам пойдет изучать это в университете. И там ему расскажут, какие данные устарели, а какие упрощены. Он поймет, обидится на популяризатора, но будет уже поздно, потому что он уже оказался на биофаке и никуда не денется.

Сейчас я об этом очень много думаю в связи с написанием третьей книжки. Первая моя книжка, желтая, была очень простая и легкая. Она была написана совершенно случайно в измененном состоянии сознания. Я влюбилась и хотела произвести впечатление на мальчика. А что я нечаянно, параллельно с мальчиком, произведу впечатление еще на сто тысяч человек — об этом я совершенно не думала, это был неожиданный побочный эффект.

Вот вторая книжка, розовая, была сложнее и серьезнее, потому что я уже понимала, что ее будут читать какие-то люди. А третья книжка совсем сложная и серьезная: в нее я пытаюсь впихнуть примерно все, что важно в современной нейробиологии. И там, конечно, очень много про молекулы, много про синапсы, про электрические импульсы — всякие сложные хардкорные вещи. И если я писала именно эту книжку первой, то это было бы, конечно, литературное самоубийство: все бы прочли и поняли, что я пишу довольно скучные и ужасно сложные вещи. А вот сейчас, мне кажется, я уже могу себе позволить, потому что у меня накоплена какая-то слава и лояльность аудитории. Среди тех ста тысяч людей, которые прочитали желтую книжку, найдется десять тысяч, которые из лояльности ко мне продерутся и через новенькую сиреневую тоже. А больше всего меня интересуют те сто человек, которые не просто продерутся, а искренне проникнутся тем, насколько прекрасны и восхитительны те исследования, о которых я пишу. Все бросят и пойдут заниматься нейронауками.

—Можно сказать, что вы пишете для них?

Да, вот эту книжку я пишу для них. Она находится под очень сильным влиянием прекрасной магистратуры, в которой я училась, и в каком-то смысле это попытка отдать долг. Мои прекрасные преподаватели много со мной возились, понимая, что я вряд ли стану ученым, и тем не менее не жалели времени и сил на то, чтобы учить, рассказывать и помогать. Единственное, чем я могу отблагодарить Высшую школу экономики — это подогнать им настоящих людей, которые, в отличие от меня, будут готовы заниматься настоящей наукой, не отвлекаясь на какой-то там научпоп, на выстраивание мостиков через пропасть между наукой и обществом.

— Вы выбрали позицию моста навсегда?

Ну смотрите, я сейчас буду пытаться дрейфовать ближе к науке: хочу поступить на аспирантуру и на ещё одну магистратуру. Конечно, я думаю, что популяризацию никогда не брошу. Мне представляется, что это полезное обществу дело, потому что популяризация дает людям возможность не выпадать на обочину прогресса, помогает им отслеживать в каком интересном мире мы живем.

Мы сейчас находимся в интересной исторической ситуации: человечество знает невероятно много. А каждый отдельный человек — невероятно мало. Сейчас принципиально невозможно обладать энциклопедическими знаниями, разбираться во всех областях современной науки, как это могли делать в XVIII-XIX веке Ломоносов или Менделеев.

"Есть подсчеты о том, что 90% всех ученых, которые вообще когда-то существовали в истории человечества, живут и работают сейчас."

С каждым годом ученых становилось и становится все больше и больше. У нас сейчас выходят полтора миллиона научных статей в год по оценкам ЮНЕСКО. И наукой занимаются около шести миллионов людей. И совершенно очевидно, что никто не способен уследить за всеми открытиями. Никто не понимает, что происходит в физике кроме физиков, никто совершенно не понимает, что происходит в нейробиологии кроме нейробиологов. И научпоп — это единственная возможность узнавать про самые базовые вещи. В частности, про те вещи, которые имеют отношение к повседневности людей, к тому, чего им бояться или не бояться, как им нужно или не нужно лечиться.

Например, генная инженерия и биотехнология имеют прямое отношение к нашей реальной жизни, потому что, во-первых, они отвечают за то, чтобы у нас была еда, новые генномодифицированные продукты. Во-вторых, они отвечают за то, чтобы у нас была медицина. Генная терапия для лечения наследственных заболеваний, иммунотерапия для лечения рака и прочее прекрасные вещи, за которые дают нобелевки, и которые реально меняют жизнь людей. Но для того чтобы ими пользоваться, неплохо бы знать об их существовании. И это то, что делает научпоп.

—Расскажите о том, как создаются научно-популярные книги.

Нужно понимать, что книжка — это всегда вершина айсберга. Не бывает так, что человек с нуля на пустом месте вдруг берет и пишет научно-популярную книжку. Так или иначе, их пишут либо ученые, которые работали в этой области много лет и занимались этими исследованиями, либо их пишут научные журналисты, которые тоже много лет следили за научными новостями и заодно учились работать с аудиторией. Соответственно, к тому моменту, когда человек садится работать над книжкой, то он эту книжку должен на 80% представлять и понимать, какие исследования в нее пойдут и что будет в главах. Дальше, в каком-то смысле, это сесть и написать. В общем, похоже на работу по написанию научно-популярных статей, которую этот человек уже много раз делал, просто гораздо масштабнее.

Конечно, здесь на первый план выходит проблема мотивации, потому что книжка — это очень большая работа, требующая усидчивости и связанная с отложенным вознаграждением. Вы пишете книжку долго. По моим оценкам, если у вас есть план и понимание, о чем писать, то сама работа над текстом занимает около тысячи рабочих часов. Может, 800 или 1200. Тысяча часов — это много. Это четыре месяца, если работать не вставая и больше ничего не делать. Поскольку людям обычно надо еще зарабатывать на жизнь, то пишут книжку они в свободное время и эта работа может расползтись на несколько лет. И все это время вы не получаете никакого вознаграждения. Даже денег за книжку вам не заплатят, пока вы ее не напишете. Особенно в том случае, когда это ваша первая книжка, и редактор понимает, что большая часть людей не дописывает книжки. Если это не первая книга, то денег могут дать заранее, но сама книжка выйдет очень нескоро.

В середине декабря я сдам свою третью книжку, а выйдет она в лучшем случае весной, а скорее летом. Издательство бы вообще предпочло затянуть до осени, чтобы не торопиться с производственным процессом, но есть вероятность, что я уже уеду учиться. Не так хорошо выпускать книжку, если меня не будет в стране: я не смогу заниматься ее презентацией. Поэтому постараются успеть выпустить не позже июля.

Вы сидите месяцами за компьютером и понимаете, что награда за ваш труд, чувство, что у вас появилась книжка, будет еще через полгода после того, как вы это все закончите. Это действительно требует очень большой усидчивости и мотивации, и, хотя авторы научпопа любят говорить, что они это делают ради блага человечества и ради просвещения, мне кажется, этой мотивации недостаточно. На светлых идеалах можно провести лекцию, написать статью — сделать какую-то работу, которая заканчивается, работу обозримого размера. Для книжки удерживать мотивацию нужно очень-очень долго. Поэтому я всегда пользовалась привлечением древних и животных мотиваций. Вообще, нейробиология много говорит нам о том, что наша рациональная часть не должна пытаться подавлять наши эмоции и бороться с ними, а должна скорее направлять их себе на пользу. В целом, мы для того и развили рациональное мышление, чтобы добиваться тех целей, которых нам хочется просто потому, что этого хотят наши эмоциональные центры. Поэтому я обычно пишу книжки на несчастной любви: культивирую у себя в голове какую-то безнадежную влюбленность и дальше рисую себе картинку будущего, в которой у меня вышла книжка, соответственно стало много славы, денег и всенародной любви. От этого объект моей страсти понимает, какая я прекрасная, и у меня повышаются шансы с ним переспать. Это работает не всегда: думаю, что в этот раз не сработает, я выбрала слишком уж безнадежный объект для несчастной влюбленности. По крайней мере, я почти закончила книжку на этом топливе. Я буду без чувака, но зато с книжкой — тоже неплохо.

— Вопрос такой: каждый раз это был новый объект или это один объект?

Каждый раз это был новый объект, конечно. С одним не работает. В первый раз это был мой второй муж, с которым мы прожили шесть прекрасных лет, но вот сейчас как раз недавно развелись. Это было очень мирно, у нас нет друг к другу никаких локальных претензий, просто мы не смогли договориться о будущем, потому что он хочет детей, а я нет. В принципе, я была согласна родить против желания, но он справедливо решил, что это слишком опасная ситуация. Если женщина рожает нежеланного ребенка, то это резко повышает риск постродовой депрессии, и нет гарантий, что она вместе с этим ребенком не выбросится с четырнадцатого этажа. В общем, он был прав, если честно. Вот во второй раз была девочка, в которую я была влюблена безнадежно, а потом, отчасти благодаря книжке, получилось как-то закрыть эту историю. Про сейчас даже не могу сказать, потому что это слишком нелепая история. Абсолютно никаких шансов, к сожалению. Ну, хотя бы книжку напишу.

Писать книжку не очень сложно, принципиально это не сложнее, чем писать научно-популярную статью. Любой человек, который умеет писать научно-популярные статьи, может написать книжку. Но это действительно требует большой усидчивости и мотивации.

Главное для того, чтобы написать книжку, иметь ответ на вопросы, почему эта книжка должна быть написана и почему она должна быть написана именно вами.